— Скромность украшает, — улыбнулся Эскодас.

— Я человек одаренный и горжусь своим даром.

Поднявшись по лестнице, Друсс остановился. Где-то рядом суетились, скребли кастрюли и чистили ножи. Запах свежего хлеба смешивался с ароматом жареного мяса. Друсс, прислонившись к стене, задумался. Незамеченным тут не пройдешь. Ноги у него устали, и он присел на корточки. Как же быть? Услышав чьи-то шаги, он выпрямился. Появился старик, сгорбленный и кривоногий, таща ведро с водой. Приблизясь к Друссу, он вскинул голову и раздул ноздри. Друсс заметил, что его слезящиеся глаза затянуты опаловой пленкой. Старик поставил ведро и протянул руку.

— Это ты? — прошептал он.

— Ты слепой?

— Почти. Я же говорил, что провел пять лет в твоей темнице. Пойдем со мной. — Старик поставил ведро, вернулся обратно по извилистому коридору и спустился по узкой лестнице. Там помещалась его каморка, где в узкое оконце лился солнечный свет. — Жди здесь, — велел он. — Я принесу тебе еды и питья.

Вскоре он вернулся с половиной свежевыпеченного хлеба, кругом сыра и кувшином воды. Друсс жадно поглотил все это и улегся на койку.

— Спасибо тебе за твою доброту. Без тебя я погиб бы — не телом, так душой.

— Я уплатил свой долг. Один человек кормил меня, как я тебя. Он поплатился за это жизнью — Кайивак посадил его на кол. Но у меня недостало бы мужества, если бы во сне мне не явилась богиня. Не она ли вывела тебя из темницы?

— Богиня?

— Она поведала мне о твоих муках, и я преисполнился стыда за свою трусость. Я поклялся ей сделать все, что в моей власти. Она коснулась моей руки, и спина у меня сразу перестала болеть. Это она отодвинула камень?

— Нет, я перехитрил тюремщика. Друсс рассказал старику о своем побеге.

— До вечера их не найдут, — сказал тот. — Хотел бы я послушать их вопли, когда крысы станут бегать по ним в темноте.

— Почему ты думаешь, что женщина, которая явилась тебе во сне, — богиня?

— Она назвала мне свое имя, Патаи, и сказала, что она дочь земной матери. В том сне она гуляла со мной по зеленым холмам моей юности. Я никогда ее не забуду.

— Патаи... — тихо повторил Друсс. — Она явилась и ко мне в темницу и вдохнула в меня силу. — Друсс встал и положил руку на плечо старика. — Ты подвергался большой опасности, помогая мне, я не смогу расплатиться с тобой до конца своих дней.

— Ты можешь остаться здесь и бежать, когда стемнеет. Я достану веревку, и ты спустишься со стены.

— Нет. Я должен найти Кайивака и убить его.

— Ну что ж. Богиня даст тебе силы, не так ли? Она вольет силы в твое тело?

— Боюсь, что нет. Придется полагаться только на себя.

— Но это верная смерть! Даже и не пытайся, — взмолился старик, и слезы покатились из его мутных глаз. — Он тебя уничтожит. Он чудовище и обладает силой десяти человек. А посмотри на себя! Я плохо тебя вижу, но знаю, что ты должен быть очень слаб. Перед тобой жизнь, свобода, солнечный свет. Ты молод — зачем же совершать подобное безумство? Он повалит тебя одним пальцем и либо убьет, либо швырнет назад в подземелье.

— Я родился не для того, чтобы бегать. И поверь: я не так слаб, как ты думаешь. Ты об этом позаботился. Расскажи-ка мне о замке. Куда ведут лестницы снизу?

Эскодас не боялся смерти, ибо не питал любви к жизни — так было с ним уже много лет. С тех пор как отца выволокли из дома и повесили, Эскодас не знал, что такое радость. Даже потерю свою он принял спокойно. На корабле он сказал Зибену, что ему нравится убивать, но это была неправда. Он не испытывал никаких чувств, когда стрела попадала в цель, кроме минутного удовлетворения после особенно удачного выстрела.

Теперь, идя с Варсавой к мрачному серому замку, он равнодушно гадал, умрет он сегодня или нет. Вспомнив об узнике в тесном сыром подземелье, он спросил себя, что сталось бы в заточении с ним самим. Ведь он довольно безразличен к красотам мира, к горам, озерам, океанам и долинам. Тосковал бы он по всему этому в темнице? Вряд ли.

Варсава, напротив, был напряжен. Эскодас улыбнулся. Чего тут бояться? Умираешь лишь раз.

Они поднялись по лестнице к воротам замка, которые были распахнуты настежь и никем не охранялись. Войдя внутрь, Эскодас услышал гогот, несущийся из зала. Они заглянули туда. За тремя большими столами сидели около двухсот человек, а на помосте в дальнем конце, футах в шести над полом, восседал Кайивак. Восседал на резном троне из черного дерева — и улыбался. Перед ним на столе стоял Зибен.

Голос поэта звенел. От неслыханной похабщины того, что он рассказывал, у Эскодаса отвалилась челюсть. Он слышал в исполнении Зибена эпические поэмы и философские трактаты, но историй о шлюхах и ослах не слышал никогда. Варсава рассмеялся от души, когда рассказ завершился особенно большой непристойностью.

Эскодас оглядел зал. Поверху шли хоры, на них вела лестница. Там можно было спрятаться. Он ткнул Варсаву в бок и шепнул:

— Погляжу, что там наверху.

Тот кивнул, и Эскодас, незаметно пройдя к лестнице, поднялся по ней. Узкие хоры тянулись вокруг всего зала. Дверей на них не было, и человек, сидящий тут, мог не опасаться, что его заметят снизу.

Зибен начал историю о герое, попавшем в плен к злобному врагу, и Эскодас стал слушать.

— Его привели к предводителю и сказали, что он останется жив только в том случае, если выдержит четыре испытания. Первое состояло в том, чтобы пройти босиком по горячим углям. Затем надо было осушить четверть самой крепкой водки Затем войти в пещеру и клещами вырвать больной зуб львице-людоедке. И наконец, он должен переспать с самой безобразной старухой во всей деревне.

Итак, наш герой стянул сапоги и велел принести углей. Он отважно прошел по ним и единым духом осушил четверть водки, а после, пошатываясь, ввалился в пещеру. Вскоре оттуда стало доноситься рычание, вой, грохот и визг.

Слышавшие это похолодели. Вскоре наш воин вышел наружу. «Ну а где же старушонка, у которой зуб болит?» — спросил он.

Хохот эхом отразился от стропил, а Эскодас только головой покачал в изумлении. В Капалисе воины часто перешучивались, но бывший при этом Зибен никогда не смеялся и не находил в этом ничего забавного. А теперь извольте — пересказывает то же самое, да еще с каким смаком!

Переведя взгляд на Кайивака, Эскодас заметил, что тот больше не улыбается, а барабанит пальцами по подлокотнику. Эскодас знавал многих злодеев, и некоторые на вид были что твои ангелы — красивые, ясноглазые, златокудрые. Но у Кайивака и обличье было злодейское. Одетый в черный колет Друсса с серебряными наплечниками, он порой протягивал руку, чтобы погладить черную рукоять топора, прислоненного к трону, — рукоять Снаги.

Внезапно он встал во весь свой гигантский рост и взревел:

— Довольно! — Зибен умолк. — Мне не нравится твое представление, бард, и сейчас я велю раскалить для тебя железную спицу. — В зале настала полная тишина. Эскодас достал из колчана стрелу и наставил лук. — Ну что, может, пошутишь еще малость перед смертью?

— Пожалуй, разок пошучу, — ответил Зибен, глядя в глаза безумцу. — Прошлой ночью мне снился сон, страшный сон: я оказался в аду, где пылает неугасимый огонь и муки длятся вечно. Устрашенный, я спросил одного из демонов-стражей: «Можно ли выйти отсюда?» Он ответил, что один способ есть, но никому еще не удавалось добиться успеха. Он проводил меня к двери в темницу, и сквозь решетку я увидел невообразимо мерзкую женщину: всю в проказе, в язвах, беззубую и старую, как само время. В остатках ее волос копошились черви. «Вот, — сказал демон, — если проведешь с ней всю ночь, тебе позволят уйти». И не скрою — я хотел попытаться, но тут увидел рядом вторую дверь и заглянул внутрь. И кого же я там увидел? Тебя, атаман. Ты предавался любви с одной из самых красивых женщин, которых я знал. И я спросил демона: «Почему это я должен любиться с таким страшилищем, когда у Кайивака такая красотка?» «Так ведь у женщин тоже должен быть способ выбраться отсюда», — ответил он.